«Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс.
А на левой груди — профиль Сталина,
А на правой — Маринка анфас»
Владимир Высоцкий

Думаю, совершенно глупо винить американскую киноакадемию в том, что «Оскар» за 1997 год ушел не в пользу отечественного «Вора». Было бы удивительно, если американцы вообще смогли бы углядеть всю сложность и неоднозначность этой ленты и судьбы ее героев, в контексте нашей послевоенной истории, за исключением мелодраматической и трагической основной сюжетной линии, заключавшейся в любви вдовы Кати к вору-рецидивисту Толяну. Более того, концовкой и закадровым голосом повзрослевшего сына Кати режиссер Павел Чухрай намекает на то, что эта история и не самая важная часть фильма, а всего лишь затянувшийся и детально показанный трамплин, служащий для понимания реальность настоящего времени (90-ых, в которых снят фильм). И именно поэтому, в конце картины произойдет грубое, но необходимое развенчание культа личности Толяна (все аллюзии со Сталиным приветствуются!), ведь в последние годы жизни Кати, для нее с сыном он стал настоящим мужем и отцом (ни тем, ни другим, формально не являясь). Именно потому, что преступник, живущий сегодняшним днем и любящий свой образ жизни никогда не сможет стать чем-то большим в человеческой системе ценностей, чем пьяницей в компании нищих собутыльников и старым бомжом, разваливающимся на глазах, от одного прикосновения. Но это не нравоучительная мораль, а горечь, пронесшаяся через поколения, где на закоулках спокойного обывательского существования были и остаются воровство, голод, детдомы, тюрьмы, войны и репрессии.

В самом начале, и на протяжении всего фильма Чухрай часто сопоставляет образ военного в лице неизвестного отца мальчика и грубого вора в лице Толяна в исполнении Владимира Машкова. И солдат, и вор представляется в фильме человеком сильным, храбрым, уверенным и настойчивым, а потому первыми сценами допускается путаница, потому что Толян выдает себя за военного. Но зритель, а за ним гражданская жена, и маленький мальчик разберутся, что же не так в образе этого статного капитана: слишком уж часто проскальзывает тюремный жаргон в его речи, бросаются в глаза татуировки, а скрываться приходится чаще, чем сверкать мундиром. Этот образ Коляна краеугольный камень фильма, постоянно скачущий в лице мальчика и матери от симпатии, до неприязни. Колян не прочь воздействовать на умы людей теми средствами, что дал ему мнимый «отец» — товарищ Сталин, обманывая ложной добротой и запугивая неугодных, чтоб «другие боялись». Перевоплощение Кати очень показательно, ведь будучи воспитанной в традициях Советского Союза она не может представить, что рядом с ней вор. Но, вот, спустя время, она уже не уедет на поезде, а пойдет обивать пороги участков и тюрем, чтобы хоть еще раз увидеть своего любимого — ей уже не нужен хороший и честный муж; ей нужен этот самый рецидивист, которого нельзя идеологически оправдать, как политических заключенных того времени, или, как ранее, декабристов, с чьими женами она ассоциируется. В этом плане «Вор» потрясающ потому, что романтика и мелодраматизм, которые присутствовали в кульминации основной истории (предыстории?), тают на глазах зрителя и на их место приходит осознание чего-то большего. Только, казалось бы, встало все на места, уладились личные конфликты героев, как резкий сюжетный ход вырывает повествование из их жизни и возносит над действительностью одной семьи, к действительности десятков таких же семей, а в перспективе, тысяч таких же «осиротевших» судеб, которым, разочарованным и озлобленным, предстоит уживаться в новом «светлом» мире.

Можно вспомнить много советских послевоенных фильмов, фильмов пропитанных эйфорией победы, жаждой возобновления пути в светлый коммунизм и ясно, что сюжета «Вора» среди них быть не могло, поэтому он встает с ними в острую полемику: где все то красивое и светлое, где улыбающиеся лица солдат и машущих платочками девушек? Почему все так мрачно и безысходно? Не перечеркивая того светлого мира, в который Колян раздает билетики тем, кого собирается грабить, Чухрай выводит на первый план мир, о котором говорить было не принято (и запрещено, в общем-то), но через который можно попытаться постичь именно ситуацию в 90-ых годах, с ее войнами (Афганистан и Чечня) и преступностью. Ведь те, кто заправлял в эти годы, во многом, выросли в тот неблагоприятный период, о котором в советском кино и литературе сказали столько хорошего и почти ничего плохого. Вспоминается разве что Марлен Хуциев с его «Заставой Ильича» — была там очень похожая попытка, правда попытка разобраться в 60-ых годах и в ее молодежи. Но запоминается именно сходство отца военного из того фильма, и безымянного отца мальчика из «Вора» — они оба идеализированы, оба погибшие незнакомцы для этих ребят с одной стороны, и их родные отцы, с другой. И если даже для Марлена Хуциева, вспоминавшего о человеке и событиях десятилетней давности, этот мужчина в военной одежде загадка, то что же о нем сможет сказать седеющий полковник, смутно вспоминающий военного из детства, уезжающего от него на встречном поезде, и помахивающего на прощание.

Его настоящий отец — тень, несбыточная мечта Гамлета с его праведным Эдиповым комплексом, в реальности неспособного убить своего Клавдия. Его жизнь и Родина — мать, которая могла бы быть женой героя, но волей судьбы-злодейки, перешедшая под крыло вора и втянувшаяся в пропасть криминального мира, безжалостного и не запоминающего близких. А самое страшное, его сущность — это тот самый Толян, его образ, его татуировка на спине для устрашения и его «наука», его мир, в котором ничто не важно, кроме сиюминутной прибыли, и жизнь стоит не больше гроша. Да что говорить он и сам, однажды, лишил жизни человека. Кого? А какая разница! Тут, в будущем у стенки тоже расстреливают людей. И, наверное, надо что-то менять, ведь на плечах погоны полковника, но на столе бутылка водки. И даже не важно, что сейчас в эту водку макнули какую-то тряпочку, ее надо немедленно выпить не брезгуя, потому что это единственный способ не сойти с ума, от осознания, что где-то недалеко валяется труп вонючего бомжа, бомжа, который сорок лет назад лихо забирался в окна, соблазнял женщин одним метким взглядом и был способен произвести впечатление на ребенка. И конечно, в памяти снова мелькнет образ неизвестного, но преисполненного благородства солдата, ради которого тысячи мальчишек надели форму и остались в рядах армии с верой, что он — их отец, а вовсе не товарищ Сталин, оставшийся лишь чернильным портретом у сердца старорежимных урок в слепой надежде, что чекисты стрелять в него не будут.